Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана] - Сергей Алексеев

– Опять уедешь… – и обмерла душа. – Но как же я?..

– Ты будешь ждать… Совсем недолго! Месяц… Ну, от силы – два. Ведь более ждала?

Боярыня уткнулась в серебряную росшивь на княжеской груди, сморгнула слезы.

– И верно… Два месяца – не срок, я подожду еще. Тем паче, буду не вдова, а мужняя жена. Разлука не страшна… Но скоро ль ты уедешь?

– Сегодня на рассвете…

Она освободилась от рук его и встала на ноги.

– Сегодня?.. А когда же под венец?..

– В сей миг, коли готова! Вот кольца обручальные.

– Но кто ж окрутит нас? Кто обвенчает? Ночь на дворе!

– С собой я прихватил попа, – Василий подошел к окну. – Эй, звонарь, а ну влезай сюда!

В тот час же по углу вскарабкался на гульбище неражный мужичок: ни шапки, ни креста и видом скоморох – колокольца на кушаке, за кушаком рожок, две плети, два ножа. Залез в окно, взглянул с прищуром и бороду вспушил.

– Добро бы повенчать – невеста не готова.

– Наряд?.. Я в сей же час!..

– Да что наряд! Бывало, венчал растелешенных. Не в том и суть, – сей странный поп вздохнул. – В очах печаль, испуг… Не люб боярин?

– Люб…

– Так что же? Есть преграды?

– Нет никаких преград… Сомнения терзают: поп ли ты? И есть ли сан священный? Где крест?

– Крест?.. Да крест заложен был. Пожертвуешь, так выкуплю.

– Не сомневайся, свет мой, – вступился князь. – Он истинный священник, из вотчины твоей, на Костроме. Рукоположен был и много лет служил. Однажды по грибы пошел, да заблудился и в град наш, Беловодье, угодил. Наняли звонарем…

– А кто же он теперь? Простой звонарь?

– Ох, не простой! Должно, не раз слыхала, как он звонит на Пасху. Люди говорят, запел Иван Великий, а се звонарь поет. И как брачует!..

– Расстрига, что ль? Распоп?

– Ну, ровно твой духовник! – боярин засмеялся. – Токмо искусный в колокола звонить, на радость людям. И молодых венчать.

– Да как же он венчает? И почто не в храме?

Сей плутоватый мужичок в тот час расправил плечи и козырем пошел.

– Уж коль я окручу – счастливый будет брак. Что тебе храм? Однажды уж венчали, да вот ты и вдова! А ежели я побрачую вас, в совете и любви век проживете – все будет мало. И в один день преставитесь, коли наскучит жить.

– Но как же без креста?!

– С крестом, боярыня, с крестом! – он подал плети. – Крестите-ка друг друга троекратно! Да от души! Потом ножи вам дам.

– Нет, я не стану! – руками заслонилась. – Обычай сей поганый! Хочу венчаться в храме, по старому обряду. И прежде испросить благословления.

Суров боярин стал, но глас и взор ласкал.

– Коль ты сватов не приняла, я мыслил втайне сочетаться браком.

– Добро бы втайне, но токмо в храме. У матери Меланьи поп верный есть, горбатый Досифей…

– Ну, так покличь его, коль мой священник не пришелся! Иль в храм к нему! В сей час же!

– Храм заперт, ночь. А схимница Меланья в трудах молитвенных, негоже отрывать… И как же под венец, коль нет благословления?

– Ну, коли так, придется обождать, – не сразу вымолвил боярин. – Ступай, звонарь, раз сей обычай не по нраву…

– А жаль, – вздохнул расстрига. – На звоннице служу, всех к Богу ближе. А еще оттуда на мир взираю. Людишки, ровно муравьи, ползут, ползут, и все одно, что царь иль князь, и что холоп. Мне с колокольни все видать, и радости, и страсти, и посему я крепко в окрутил! Так крепко, что невзгоды не разорвали в уз. Поелику не в храме я венчаю – на небесах, под божьим оком. Ну, коли эдак-то не ладно, прощай. Опомнишься, взберись ко мне да кликни.

– Нет, нет, ступай! – боярыня крестилась. – Помилуй, Боже, и спаси меня! Без благословления нельзя! Что скажет мне отец духовный?

– Зрю Аввакума дочь! – князь руки ее взял. – Мне мыслилось, наш тайный брак тебе поможет укрепиться. Ведь ты слаба, в чем теплится душа… Но так строптива!

– И все одно, не оставляй меня. Ты за порог, и я опять слаба…

– Но мне пора. Пока не рассвело, и ветер не развеял дым…

– Когда ты явишься ко мне, мой чудный сон?

– А как вернусь… Токмо постой, мне след предупредить тебя. Коли случайно встретимся иль где увидишь – на улице, в монастыре иль в царских сенях, не признавай меня. Даже на лобном месте. Чтоб не навлечь беды, очами знак подай, и мне будет довольно.

– На лобном?.. Тебя хотят казнить?

– Покуда нет… Да от тюрьмы и от сумы не зарекаюсь, – он подступил к окну – Пора, мой час настал.

– Постой! Мне страшно за тебя… Цела ль вещица, что я тебе давала?

Он распустил рубаху на груди.

– Позри, цела. Побита пулями не раз, не раз мне жизнь спасала…

– Храни ее, спасет и ныне!

Сняв плат и распустив власы, к груди его прильнула.

– Пора тебе, иди… И жалко отпускать! Все от меня уходят! Кто искать Христа, кто Приданное Софьи… И снова я одна!

– Ты не одна, духовник Аввакум тут, недалече…

– Да где же, где же он?

– В монастыре Боровском, на подворье земляная яма. Там и сидит. Токмо не знаю я, получишь ли благословление…

12.

За каменной стеной, где погреба с припасом и амбары, отрыли нору в полторы сажени, соломы кинули и, взяв за цепи, спустили Аввакума.

– Ужо сиди пока!

К узилищам и ямам свычный, он сгреб солому в угол, встал на колена, помолился, отбил поклонов триста, перебирая заместо четок цепь, и лег. Однако же не спал и в думах, будто в жерновах, молол те зерна слов, что бросил государь. Лукавство, ложь, а вкупе с ними гордыню явную и скрытую угрозу в прах перетер и осталась правда – царь его боялся! И страх сей застарелый, мерзкий, подобно язве на устах, покою не давал и мучил всякий раз, что бы ни делал он – вкушал ли, молвил слово иль лобызал икону. Духовник, старец Стефан, назвал преемником и сам признался, куда ввел Аввакума. Познавший тайну Истины, отвергнутый царем, он должен смерть принять и полное забвенье, ан нет! Он жил, а знать, расстрига был нужен государю! Неведомо лукавство ли замыслил, иль что еще, но суть сих обстоятельств – благо. И надобно, покуда жив, Приданое сыскать и перепрятать!

А там уж будь что будет, на волю Божью положась, хоть снова в Пустозерск иль голову на плаху…

Раз нужен Аввакум, знать царь еще придет! Не зря в Боровск услал, чтоб был поближе. Мириться станет, проклинать, на дыбу вешать иль огнем пытать – да все едино, лишь бы явился! И что в ни делал с ним, зла не творить, напротив, увещевать царя, духовно окормлять, молиться за него даже на встряске и бережно, отай, все выведать. Что в ни глаголил он, какими бы словами ни скрашивал бытье, душа его не обрела покоя и мечется, как в клетке. Болеет государь! И жаждет бальства и ежли дать ему хотя бы толику, на час-другой облегчить боль и посулить избавить в будущем от хвори, он в яму спустится и сядет рядом, на сей соломенный престол!

Так мыслил он и терпеливо ждал всю ночь, затем весь день, пока над ямой не нависла тень.

– Ты жив еще, распоп? – с усмешкой вопросил Иоаким. – Али пора соборовать?

– Акимка, пес поганый, – беззлобно отозвался узник. – И здесь меня нашел! Ступай-ка в Чудов. Мне любо в этой яме.

Архимандрит обиделся.

– Коль любо – здесь подохнешь.

– Никто не ведает, кому и где конец. Сие Господня воля. Кому гореть в огне, тому не смерть в паршивой яме, – на сих словах распоп вздохнул. – Не властен ты над мной, а посему ступай.

– Мне государь тебя отдал, – признался Иоаким. – Что захочу, то сотворю с тобой.

– Врешь, сивый мерин!

– Не лаялся бы так, я в ночью палача послал с ножом иль колычем. Во сне бы умер, как святой. А коль меня поносишь, смерть лютая тебе. Эй, караульщик, хлеба не давать и к яме не пускать, кто в ни явился. Ну, ежли токмо государь…

– Уморишь гладом? – засмеялся он. – Я землю стану есть! И дождик пить! Царь в твои руки выдал, да сие напрасно. Господь меня не выдаст!

От злобы гневной архимандрит взбугал, как бык, вскочил в повозку и укатил с позором.

День минул и другой, седмица пролетела – никто не шел, лишь караульщик изредка склонялся, ровно над могилой.

– Ну что, распоп, живой?

А узник обреченный молился день и ночь, не ел, не пил, поелику и хлеба не давали, не спал и не справлял нужду, а сутки напролет поклоны бил, бряцая цепью. Просил, чтоб Бог услышал и удержал царя от брака, невесту чтоб прибрал, пока что чрево пусто, и чтоб Иоаким, пусть и палач, но получил бы посох с панагией, чтоб дочери духовной дал покой, защиту от греха, а на судьбу свою не жалился ничуть и лишь благодарил за муки.

Над дымною Москвой давно не зрели солнца, но над Боровском вдруг прорвался дым, разверзлась туча, и яркий луч упал на устье ямы.

– Се знак! – распоп воскликнул. – Се чудо суть! Знать, я святой, и крик мой Бог услышал! А Никон, сей холоп, меня хулил! Холоп, познавший власть!.. Я – суть пророк! И молвлю слово: покуда жив, не быть женитьбе царской! А Приданое Софьи я возьму, ибо нет более достойных!